Худой и загорелый, в пёстрой тюбетейке и коротеньких штанишках, Лёнька важно шагает по набережной. Одной рукой он держится за бабушкину руку. Бабушка у него маленькая, круглая, в соломенной шляпе. По другую сторону выступает Лёнькин дед. Высокий, сухой, в франтоватой чёрной форме морского офицера, с кортиком на боку, с золотым якорем на белой фуражке, с тремя крупными звёздами на золотых погонах. Капитан первого ранга… Лопнуть можно от зависти!

 А Лёнька даже не взглянет на наш теплоход, на нашу палубу, на нас с Аликом…

 — Ну что, — говорю я Алику, — видал, какой у Лёни дед? А ты не верил.

 — Подумаешь, а мой папа…

 Я знаю, что скажет сейчас Алик. Он обязательно начнёт хвастаться, что его папа капитан теплохода. И что он, Алик, со своим отцом, может быть, целых сто раз ходил (Алик не ошибётся: он не скажет, как не осведомлённый в морских делах сухопутный человек, «плавал» или, того хуже, «ездил»… Алик всегда скажет правильно: «ходил»!) и по Волге со всеми её теперешними морями, и по Волго-Дону и заходил, верно, в сто городов, не меньше…

 — Папа, видишь ли, — это неудивительно! А вот дед!

 Взрослый человек, я отлично понимаю, что это нехорошо, что это совсем непедагогично — не дать маленькому собеседнику высказаться и, прямо скажем, оборвать его на полуслове.

 — Подумаешь! — не сдаётся Алик.

 — Отец — что, а вот дед, да ещё не простой, а такой, как у Лёни, — вот это моряк! Капитан так уж капитан!

 Я сама не рада, что затеяла этот спор, и говорю наугад, сама не зная, водил ли когда-нибудь Ленин дед корабли в плаванье, как водит их отец Алика. Но раз начала, надо продолжать…

 Алику это не нравится, и он старается как можно скорее отвязаться от меня.

 — Подумаешь! — пренебрежительно бросает он снова, и смуглые коленки его мелькают над трапом. Взбежав на верхнюю палубу, Алик не свешивает через поручни вниз круглую стриженую голову, не машет мне рукой, не приглашает в гости…

 Я понимаю: обиделся.

 Ах, Алик, Алик…

 Ах, Лёня, Лёня…

 И вдруг легко и весело становится у меня на сердце. Как хорошо, что у Лёни есть такой дед!

 Показались они на палубе уже где-то под Угличем, когда все пассажиры высыпали из кают, чтобы полюбоваться колокольней, возвышавшейся прямо над волнами Калязинского водохранилища. Давно ли колокольня эта стояла на площади города Калязина, а теперь вот служит маяком для волжских лоцманов и капитанов.

 Первым вынырнул откуда-то на палубу круглоголовый румяный крепыш Алик. Я не могла сдержать улыбки, следя за его любопытным веснушчатым носом.

 — Ты чей?

 — Я — сын капитана! — с гордостью ответил он.

 — Ну и ну!

 Вскоре вслед за Аликом вышмыгнул и худенький вихрастый Лёня. Первое время он держался возле своей матери — по-девичьи тонкой невысокой женщины с тяжёлым узлом чёрных как смоль волос. Сначала мать и сын стояли на носу теплохода, прикрываясь от резкого встречного ветра одним плащом. Затем перебрались на корму, поднялись на верхнюю палубу. По восторженным лицам женщины и сына было видно, что путешествуют они впервые, потому всё так восхищало их и радовало.

 Следующий день выдался дождливым. Палуба сделалась скользкой, похожей на каток. Мальчишки это сразу же оценили и пустились вдвоём «кататься на коньках»…

 Алик и впрямь был сыном капитана нашего теплохода и капитанши, молодой располневшей женщины, которая лишь изредка выходила из капитанской каюты.

 А Лёня… Знакомые дома заверили его маму, что устроить мальчика на теплоход — пара пустяков. И она решилась, взяла с собой сына, хотя в путёвке было чёрным по белому написано: «Детям до шестнадцати лет путешествие на теплоходе запрещено». И натерпелась, конечно, разных неприятностей. При посадке ей предложили оставить сына у кого-нибудь из знакомых в Москве или отвезти самолётом домой, а потом догонять теплоход в рейсе. Ни первого, ни второго Ленина мать сделать не могла. Она могла только пообещать, что тут же отправит телеграмму в Саратов и там сдаст сына своим старикам родителям. На том и порешили.

 Мальчишки вскоре подружились и были неразлучными.

 Как сын капитана Алик чувствовал себя на привилегированном положении. Он был на теплоходе, особенно среди команды, своим человеком, и поэтому водил Лёню — новичка в столь дальнем путешествии — по всем закоулкам и укромным местам. Спускался с ним в трюм, с разрешения старшего механика, побывал в машинном отделении. От шума и грохота удивительных машин Лёня тотчас оглох и, что тут к чему, не мог понять.

 Заглядывали ребята и в капитанскую рубку. Там, подражая отцу, Алик командовал сам себе: «Право руля!», «Лево руля!», «Полный вперёд!»

 — Вот что, братец, — обычно говорил ему отец, высокий мужчина в синей форме капитана-речника, — давай-ка ты и в самом деле полный вперёд отсюда…

 Лёня сперва побаивался капитана и его помощников, но вскоре освоился и понял, что папа у Алика человек добрый, и поэтому тоже каждый раз норовил подержаться за штурвал и хоть на минутку почувствовать, как огромный теплоход послушно выполняет его волю.

 — А зачем это стрелки и стрелки всюду? — спрашивал он.

 — Это, дорогой друг, всё умные приборы. Без них не обойтись. Вот взгляни сюда: здесь показана скорость нашего движения. Здесь — работа машинного отделения. Ты бывал в машинном? — улыбаясь, будто он и действительно не знал, были ребята в машинном или нет, спросил у Лёни папа Алика.

 — Был…

 — Ну и как?..

 — Там очень жарко.

 — Заметил ты, брат, правильно. Что жарко, то жарко. Ну, а в машинах ты разобрался?

 — Они очень громко стучат.

 — И это, братец, правда: стучат машины громко. Ну, ладно, вот сменюсь с вахты, и пойдём вместе посмотрим всё.

 Капитан теплохода не бросал слов на ветер. После вахты он сам повёл ребят в машинное отделение, сам объяснял им что к чему. А когда поднялись наверх, он спросил Лёню:

 — Из рейса вернёшься домой, к отцу, настоящим моряком?

 Лёнька покраснел, весь как-то сжался и ничего не ответил.

 — Отец твой удивится, говорю, — весело повторил капитан. — Он кем у тебя работает, папаня твой?

 — А у меня нету…

 — Ну-у… — как-то неопределённо протянул капитан и смущённо добавил: Извини, брат…

 — А почему у тебя нет отца? Он умер, да? — тотчас вступил в разговор Алик.

 — Нет… Не умер… — понурил голову Лёня.

 — Значит, он бросил тебя? — Алику не терпелось поскорее всё узнать.

 — Алик! — строго прикрикнул на сына капитан.

 — Нет… — с трудом повторил Лёня и опрометью бросился в свою каюту.

 — Ну и лопух ты, братец… Заедает у тебя вот тут — в машинном отделении, — постучал указательным пальцем Алика по лбу капитан и, досадливо вздохнув, поднялся к себе на капитанский мостик.

 …Неизвестно, о чём говорили мама и Лёня в тот вечер, но после ужина их не видно было среди пассажиров, вышедших погулять на верхнюю палубу. И на следующий день ни Лёня, ни его мама также не показывались на палубах теплохода.

 Под вечер я встретила мрачного Алика.

 — Где же твой дружок?

 — Сам не знаю, — пожал он плечами.

 — Вот тебе и раз! Друг называется…

 — Я не хотел… Я только сказал… А он взял и убежал…

 — Так пойди извинись перед ним — и всё будет в порядке!

 — Я не хотел, так вышло… — повторил Алик.

 — Бывает, брат. Бывает… Вот поэтому и надо пойти…

 — Я пойду, а? — вдруг посветлев лицом, не то спросил, не то пообещал мне Алик.

 — Иди!

 Через полчаса, не больше, гляжу: мир и согласие между мальчишками восстановлены. Склонив друг к дружке головы, Алик и Лёня сидели у распахнутого настежь окна и горячо что-то обсуждали. Я присела неподалёку от капитанской каюты…

 — А мой дедушка тоже капитан! Я — внук капитана, — услышала я взволнованный голос Лёни.

 Алик ответил ему веско и авторитетно, словно ему было известно всё на свете:

 — Дедушки не бывают капитанами!

 — А вот и бывают, бывают! Мой дедушка капитан… Честное октябрёнское!

 Алик был непреклонен:

 — Спроси у моего папы…

 — А может, твой папа и не знает… — Лёня был человеком тактичным и мягким, и ему трудно было вот так категорически усомниться в чужом отце.

 — Это мой-то папа не знает?! Он всё знает! Думаешь, если у тебя нет отца…

 Подслушивать чужие разговоры нехорошо, недостойно — это я знаю, но тут я не могла встать и уйти. Тут я крикнула:

 — Лёня! Иди сюда!

 Лёня не побежал, как вчера. Он как-то весь натопорщился, выдвинув вперёд плечо.

 Этим худеньким своим плечом он словно собирался оборониться от всех и всяких обид.

 Прикидываться, что я ничего не слышала, я не могла.

 — Дедушки могут… дедушки бывают капитанами! Я знаю!

 Лёня задержался и поднял на меня глаза, полные надежды.

 — А капитаны, которые воевали против фашистов и топили вражеские корабли… А капитаны дальнего плавания! А полярные исследователи! Они плавали на судах и сто, и двести лет назад… Так почему же дедушки не могут быть капитанами? Могут! Уж я-то знаю…

 Я говорила сбивчиво, не успев вспомнить имена хоть мало-мальски известных мне по книгам капитанов, но всё равно у меня получилась целая речь во славу старых моряков, во славу дедушек-капитанов.

 Лёня слушал меня сперва недоверчиво, потом на лице его появилась благодарная улыбка. Он поверил мне! Поверил так же, как верила ему я. Мы поверили друг другу.

 — Ага! — с пылающими от восторга глазами вскрикнул Лёня и гордо посмотрел на внезапно притихшего Алика. — Ага, бывают!

 — Подумаешь!.. — как-то безнадёжно упрямо обронил Алик.

 Теплоход пришвартовался к пристани в Саратове. Пожалуй, теперь, прижившись и став тут своим человеком, Лёня мог бы плыть и дальше, до самой Астрахани. Но ведь сделанного не переделаешь, и телеграмма, отправленная еще из Москвы, была вручена в Саратове Лениным дедушке и бабушке, и они пришли на пристань встречать внука.

 Худой и загорелый, в пёстрой тюбетейке и коротеньких штанишках, не оглядываясь, Лёня важно шагает по саратовской набережной. Одной рукой он держится за бабушкину руку, по другую сторону выступает его дедушка.

 На дедушке — чёрная форма морского офицера. На боку кортик. На фуражке — золотой якорь. На золотых погонах три большие золотые звезды — капитан первого ранга! Можно лопнуть от зависти…

 А Лёня и не оглянется на наш Теплоход, на верхнюю палубу, на нас с Аликом…

 И мне почему-то становится и грустно, и радостно…

 Как всё-таки хорошо, что у Лёни есть такой дед!