Когда мы сели обедать, я сказал:

 — А я сегодня в гости пойду. К Мишке. На день рождения.

 — Ну да? — сказал папа. — Сколько же ему стукнуло?

 — Девять, — ответил я. — Ему девять лет, папа, стукнуло. Теперь десятый год пошел.

 — Как бежит время, — вздохнула мама. — Давно ли он лежал на подоконнике в ящике от комода, а вот пожалуйте, уже девять лет!

 — Ну что ж, — разрешил папа, — сходи, поздравь юбиляра. Ну-ка, расскажи, а что ты подаришь своему дружку в этот памятный день?

 — Есть подарочек, — сказал я, — Мишка будь здоров обрадуется…

 — Что же именно? — спросила мама.

 — Гусиное горло! — сказал я. — Сегодня Вера Сергеевна гуся потрошила, и я у нее выпросил гусиное горло, чтобы Мишке подарить.

 — Покажи, — сказал папа.

 Я вытащил из кармана гусиное горло. Оно было уже вымытое, очищенное, прямо загляденье, но оно было еще сыроватое, недосушенное, и мама вскочила и закричала:

 — Убери сейчас же эту мерзость! Ужас!

 А папа сказал:

 — А зачем оно нужно? И почему оно скользкое?

 — Оно еще сырое. А я его высушу как следует и сверну в колечко. Видишь? Вот так.

 Я показал папе. Он смотрел внимательно.

 — Видишь? — говорил я. — Узкую горловину я всуну в широкую, брошу туда горошинок штук пять, оно когда высохнет, знаешь как будет греметь! Первый сорт!

 Папа улыбнулся:

 — Ничего подарочек… Ну-ну!

 А я сказал:

 — Не беспокойся. Мишке понравится. Я его знаю.

 Но папа встал и подошел к вешалке. Он там порылся и карманах.

 — На-ка, — он протянул мне монетки, — вот тебе немного деньжат. Купи Мишке конфет. А это от меня добавка. — И папа отвинтил от своего пиджака чудесный голубой значок «Спутник».

 Я сказал:

 — Ура! Мишка будет на седьмом небе. У него теперь от меня целых три подарка. Значок, конфеты и гусиное горло. Это всякий бы обрадовался!

 Я взял гусиное горло и положил его на батарею досушиваться. Мама сказала:

 — Вымой руки и ешь!

 И мы стали дальше обедать, и я ел рассольник и потихоньку стонал от удовольствия. И вдруг мама положила ложку и сказала ни с того ни с сего:

 — Прямо не знаю, пускать его в гости или нет?

 Вот тебе раз! Гром среди ясного неба! Я сказал:

 — А почему?

 И папа тоже:

 — В чем дело-то?

 — Он нас там опозорит. Он совершенно не умеет есть. Стонет, хлебает, везет… Кошмар!

 — Ничего, — сказал я. — Мишка тоже стонет, еще лучше меня.

 — Это не оправдание, — нахмурился папа. — Нужно есть прилично. Мало тебя учили?

 — Значит, мало, — сказала мама.

 — Ничему не учили, — сказал я. — Я ем как бог на душу положит. И ничего. Довольно здорово получается. А чему тут учить-то?

 — Нужно знать правила, — сказал папа строго. — Ты знаешь? Нет. А вот они: когда ешь, не чавкай, не причмокивай, не дуй на еду, не стони от удовольствия и вообще не издавай никаких звуков при еде.

 — А я не издаю! Что, издаю, что ли?

 — И никогда не ешь перед обедом хлеб с горчицей! — воскликнула мама.

 Папа ужасно покраснел. Еще бы! Он недавно съел перед обедом, наверное, целое кило хлеба с горчицей. Когда мама принесла суп, оказалось, что у нее уже нет хлеба, папа весь съел, и мне пришлось бежать в булочную за новым. Вот он теперь и покраснел, но промолчал. А мама продолжала на него смотреть и все говорила беспощадным голосом. Она говорила как будто бы мне, но папе от этого было не по себе. И мне тоже. Мама столько наговорила, что я просто ужаснулся. Как же теперь жить? Того нельзя, этого нельзя!

 — Не роняй вилку на пол, — говорила мама. — А если уронил, сиди спокойно, не становись на четвереньки, не ныряй под стол и не ползай там полчаса. Не барабань пальцами по столу, не свисти, не пой! Не хохочи за столом! Не ешь рыбу ножом, тем более если ты в гостях.

 — А это вовсе не рыба была, — сказал папа, и лицо у него стало какое-то виноватое, — это были обыкновенные голубцы.

 — Тем более. — Мама была неумолима. — Еще чего придумали, голубцы — ножом! Ни голубцы, ни яичницу не едят ножом! Это закон!

 Я ужасно удивился:

 — А как же голубцы есть без ножа?

 Мама сказала:

 — А так же, как и котлеты. Вилочкой, и все.

 — Так ведь останется же на тарелке! Как быть?

 Мама сказала:

 — Ну и пусть останется!

 — Так ведь жалко же! — взмолился я. — Я, может быть, еще не наелся, а тут осталось… Нужно доесть!

 Папа сказал:

 — Ну доедай, чего там!

 Я сказал:

 — Вот спасибо.

 Потом я вспомнил еще одну важную вещь:

 — А подливу?

 Мама обернулась ко мне.

 — Что подливу? — спросила она.

 — Вылизать… — сказал я.

 У мамы брови подскочили до самой прически. Она стукнула пальцем по столу:

 — Не сметь вылизывать!

 Я понял, что надо спасаться.

 — Что ты, мама? Я знаю, что вылизывать языком нельзя! Что я, собачонка, что ли! Я, мама, вылизывать никогда не буду, особенно при ком-нибудь. Я тебя спрашиваю: а вымазать? Хлебом?

 — Нельзя! — сказала мама.

 — Так я же не пальцем! Я хлебом! Мякишем!

 — Отвяжись, — крикнула мама, — тебе говорят!

 И у нее сделались зеленые глаза. Как крыжовник. И я подумал: ну ее, эту подливку, не буду я ее ни вылизывать, ни вымазывать, если мама из-за этого так расстраивается. Я сказал:

 — Ну ладно, мама. Я не буду. Пусть пропадает.

 — А вот, кстати, — сказал папа, я серьезно хочу тебя спросить…

 — Спрашивай, — сказала мама, — ты ведь еще хуже маленького.

 — Нет, верно, — продолжал папа, — у нас, знаешь, иногда банкеты бывают, всякие там торжества… Так вот: ничего, если я иногда захвачу что-нибудь с собой? Ну, яблочко там или апельсин…

 — Не сходи с ума! — сказала мама.

 — Да почему же? — спросил папа.

 — А потому, что сегодня ты унес яблоко с собою, а завтра начнешь винегрет в боковой карман запихивать!

 — Да, — сказал папа и поглядел в потолок, — да, некоторые очень хорошо знают правила хорошего тона! Прямо профессора! Куда там!.. А как ты думаешь, Дениска, — папа взял меня за плечо и повернул к себе, — как ты думаешь, — он даже повысил голос, — если у тебя собрались гости и вдруг один надумал уходить… Как ты думаешь, должна хозяйка дома провожать его до дверей и стоять с ним в коридоре чуть не двадцать минут?

 Я не знал, что ответить папе. Его это, видимо, очень интересовало, потому что он крепко сжал мое плечо, даже больно стало. Но я не знал, что ему ответить. А мама, наверно, знала, потому что она сказала:

 — Если я его проводила, значит, так было нужно. Чем больше внимания гостям, тем, безусловно, лучше.

 Тут папа вдруг рассмеялся. Как из песни про блоху:

 — Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! А я думаю, что он не умрет, если она не проводит его! Ха-ха-ха-ха-ха!

 Папа вдруг взъерошил волосы и стал ходить туда-сюда по комнате, как лев по клетке. И глаза у него все время вращались. Теперь он смеялся с каким-то рывком: «Ха-ха! Ррр! Ха-ха! Рр!» Глядя на него, я тоже расхохотался:

 — Конечно, не умрет! Ха-ха-ха-ха-ха-ха!

 Тут случилось чудо. Мама встала, взяла со стола чашку, вышла на середку комнаты и аккуратно бросила эту чашку об пол. Чашка разлетелась на тысячу кусочков. Я сказал:

 — Ты что, мама? Ты это зачем?

 А папа сказал:

 — Ничего, ничего. Это к счастью! Ну, давай, Дениска, собирайся. Иди к Мишке, а то опоздаешь! Иди и не ешь рыбу ножом, не позорь фамилию!

 Я собрал свои подарки и пошел к Мишке. И мы там веселились вовсю. Мы подскакивали на диване чуть не до потолка. Мишка даже стал лиловый от этого подскакивания. А фамилию нашу я не опозорил, потому что угощенье было не обед или ужин, а лимонад и конфеты. Мы поели все конфеты, какие были, и даже ту коробочку съели, что я Мишке принес в подарок. А вообще подарков Мишке понанесли видимо-невидимо: и поезд, и книжки, и краски. И Мишкина мама сказала:

 — Ох сколько подарков у тебя, Мишук! А тебе какой больше всех нравится?

 — Какой может быть разговор? Конечно, гусиное горло!

 И покраснел от удовольствия.

 А я так и знал.