При чём тут рукавичка, если сказка будет о красной калине, о старой ели-сказочнице, о ветре-бездомнике?
А вот послушай.
Росла на опушке леса калина. Долго была она совсем маленькой и вдруг как-то незаметно выросла. Зацвела белым цветом, принарядилась — всем деревьям на удивление и на зависть.
— Ф-фы… Ф-форсуха! — поглядывая на неё, трепетали листвой в овражке осины. Они всегда были бледные и зелёные, и всегда им было холодно.
— Подумаеш-шь, хочет всех перещеголять, — шептали в досаде хмурые ели. У них наряд был тёмным, как у монашек, и переговаривались они всегда шёпотом.
Цепкие колючие дубки, что росли на склоне холма, не жаловали молодую калину добрым словом потому, что она не обращала на них внимания.
Одна только старая ель-сказочница смотрела на калину-красавицу с сочувствием и жалостливо кивала мохнатой головой.
— Поцветёт, покрасуется да и завянет. Не она первая, не она последняя. Гуляет по лесам да по долам ветер… Пробирается сквозь чащу дикий зверь… Человек бродит… А руки у него не всегда добрые: ломает и крошит всё, что попадается на пути…
Ель-сказочница прожила долгую жизнь и всякого повидала на своём веку.
Родилась она в этом лесу давным-давно. Ещё до пожара. Тогда жили здесь и её мать, молодая стройная ель, и бабушка её, такая же, как и она сама теперь, — согнутая, угрюмая… А потом по лесу пронёсся пожар. Целую неделю лицом к лицу с пламенем сражался лес. Целую неделю истреблял огонь лесную чащу. Сгорела тогда её мать, молодая красавица ель, сгорела и старая бабушка. Погибли все родные и близкие. И соседи все погибли. Каким-то чудом спаслась в этом аду только она одна — маленькая ёлочка. Пожар опалил и её, но она всё же выжила. Скривилась, пригнулась, искалеченная, на одну сторону, но всё-таки выжила!
Прошёл год, а за ним второй, потом ещё год — и показались на пожарище тоненькие весёлые берёзки, пробился кое-где ельник, пошла всякая лесная мелкота.
Миновало ещё несколько лет, и большое лесное несчастье, как и всё на этом свете, стало понемногу забываться.
Вот почему ель-сказочница была самой старой и самой мудрой в этом лесу.
День-деньской покачивалась она и молча присматривалась к окружающей лесной жизни: как ведут себя и о чём толкуют младшие деревья, про что распевают птицы, в какие края летает ветер-бездомник… Присматривалась, прислушивалась и всё приговаривала что-то сама себе, всё шептала что-то…
А ночью, когда в лесу царила тьма, хоть глаз выколи, прилетала к ели-сказочнице старая сова. Днём она спала, а ночной порой рыскала по лесу, искала, чем поживиться.
— Это ты, полуночница… — недовольно встречала сову ель. — Не люблю я твоих жадных глаз… Все вокруг спят, а ты всё шастаешь, всё шастаешь по лесу. И сон тебя не берёт!
— Я днём отоспалась, — позёвывала сова, — а ночью у меня время охоты: где глупого сонного зайца схвачу, где на мышиную семью нападу. Ху-ху-ху!
— Злодейка ты!
— Ху-ху-ху! — снова прямо в ухо старой ели смеялась сова. — Зато ты слишком добрая…
И — мах-мах тяжелыми крыльями — бесшумно исчезала в темноте.
— Полетела, — ворчала вдогонку сове ель-сказочница, напряжённо прислушиваясь к шорохам в белочкиной избушке.
Белка жила по соседству со старой елью, в уютном осиновом дупле. Была она озорная и болтливая. Но старая ель уважала белку за трудолюбие и сноровку.
Всё лето напролёт рыжим огоньком металась белка с дерева на дерево. Словно иного занятия и придумать себе не могла. Но лишь только осень напомнит о себе первым прохладным ветерком и первым мелким дождиком, как белка бросала все свои игры и принималась за работу. Ремонтировала избушку, выстилая ее тёплым мхом, законопачивала все щели. Потом с утра до вечера заготавливала орехи, жёлуди, грибы. На минутку не присядет даже… Такая работница!
Старая ель нередко удивлялась: и откуда у белки столько сил берётся, чтобы целыми днями таскать на себе такие запасы? И тогда она добрела: наберёт полный подол душистых зернистых шишек и рассыплет перед белочкой.
— На вот тебе! Будешь зимней стужей лущить шишки да благодарить бабку-ель…
— Спасибо, спасибо, бабуся! Они такие сладкие, такие вкусные! благодарила белка, набивая под самую крышу свои амбары.
И снова — прыг-скок — рыжей молнией мелькала в листве соседнего орешника.
Ого, белка была очень старательной, очень заботливой хозяйкой!
Про это не раз говорила старая ель и дятлу-дровосеку, и кукушке-мачехе.
— Посмотри, как о доме да о детях заботиться нужно: и тепло чтоб было, и вкусненько. А у тебя, мачехи, только и слышишь, как дети плачут, упрекала она кукушку.
И на самом деле, на всю лесную чащу откуда-то издалека разносилось одинокое и жалобное «ку-ку…».
— Пусть не разлетаются по всему лесу, — оправдывалась кукушка, — а то заблудятся, а потом: «ку-ку» да «ку-ку». Сидели б дома!
— Дома… — укоризненно кивала головой ель. — Дома… Какой же у них дом? Вот подбросила ты их мухоловке… Ну, растит она их, ну, кормит… Да ведь не родная мать. Самого жирного червяка небось не твоим детям отдаст, а своим горластым.
— Не твоё дело, старуха! — отмахивалась кукушка. — Везде ты свой нос суёшь.
— Ну, конечно, не хочется тебе слушать правду. Горькая она… скрипела ель, но кукушка уже была далеко, и тогда она донимала дровосека-дятла: — А ты почему такой дурень? Учился бы у белки. Видишь, ей нечего бояться: открыла амбар, нагребла орехов да шишек — и горя мало! Сидит себе в тепле и лакомится. А ты каждый день с этим своим долотом по лесу летаешь будто угорелый. Да только много ли им заработаешь, когда вон какая холодина ударила! И день — оглянуться не успеешь — прошёл…
Дятел-бедолага и вправду — зима не зима, холод не холод — изо дня в день должен был зарабатывать себе на пропитание.
— Да много ли мне, тётенька, нужно, — обычно отвечал он старой ели. Детей я уже вырастил. Старуха моя, как вы знаете, ещё прошлой зимой не вынесла холодов. А одному-то мне сколько надо… Перезимую как-нибудь. Благо кожух на мне тёплый, не замёрзну…
— Да оно, конечно, как-нибудь проживёшь… — недовольно ворчала старая ель.
Как и все старики, она не любила, когда ей перечили.
Умолкала ель, чтобы немного подремать. Но тут откуда ни возьмись налетал холодный северный ветер-бездомник. Он принимался трясти ёлку, ломать съёжившиеся от старости и мороза ветки и поднимал такой свист и треск, что перепуганная белка забивалась в самый дальний угол дупла и сидела там ни жива ни мертва.
— Бешеный, откуда тебя принесло? — недовольно отмахивалась старая ель.
— Ой, тётка, откуда принесло, не спрашивай. Скажи лучше, куда меня гонит! — хохотал ветер.
— Знаю… Лети своей дорогой, разбойник!
Ветер взмахивал распахнутым белым халатом, кружил над лесом и стремительно исчезал.
— Ох, свернёт он голову этой глупой калине! Вон как она клонится, чуть не до самой земли перед ним кланяется…
Старой ели было видно далеко вокруг.
Молоденькая калина и правда ещё больше краснела и хорошела, встречая буйный ветер.
— Давай полетим со мной вместе по белу свету! — нашёптывал калине ветер. — Что ты тут видишь, стоя на одном месте всё время при этой дороге?
— Люди тут ходят, ездят…
— «Люди тут ходят, ездят…», — передразнивал её ветер. — Глупая ты! Прислушайся лучше, что говорит про этих людей старая ель. Они загубят тебя, обломают твои ветви… А ягоды твои — зачем они людям?
— Не говори так! Мои ягоды лечат людей… У тебя нет сердца, и ты не знаешь, как это тяжело, когда оно болит. А люди умеют добывать из моих ягод лекарство и лечат им сердце…
— «Люди», «сердце», «лекарство»… Да зачем они тебе сдались?! Мы полетим с тобой за море, к высочайшим горам, каких ты и во сне не видела. И забудешь ты тогда и этот лес, и эту дорогу, на которую смотришь целыми днями словно завороженная.
— И никогда больше не вернусь сюда?
— А зачем тебе возвращаться?
— Нет, так я не смогу… Я засохну и зачахну, я умру без своего леса, не могла сдержать слёз калина.
— Ну, тогда и оставайся здесь! У меня времени нет болтать с тобой попусту. Только не надейся на то, что я ещё раз прилечу к тебе: очень нужно!
И взмахнул своим снежным халатом ветер, обдавая калину смертельным холодом. Задрожала, забилась под ветром калина, и на землю красными ягодами посыпались ее горькие слезы.
— Подожди, не оставляй меня одну!.. — стонала она вслед ветру.
Но ветер уже не слышал её голоса.
А когда пришла настоящая зима и в лесу не осталось уже ни одного зелёного листика, ни одного цветочка, шла той самой дорогой, возле которой росла калина, женщина с маленьким мальчиком.
— Мамочка! — вдруг закричал мальчик и захлопал в ладоши. — Смотри, смотри — ягоды!
Женщина и мальчик остановились.
— Да это же калина, сынок! Видишь, какая она: зима, мороз, а ей не страшно…
— Можно сорвать?
— Можно. Только осторожно: не поломай веток.
Мальчик срывал красные калиновые ягоды, сыпал их в рукавичку и ласково приговаривал:
— Не бойся, калинка-малинка. Руки у меня незлые, веточек твоих не поломают. Только ягодки сорвут — маме на лекарство…
Так он приговаривал и всё сыпал в рукавичку красные ягоды. И калина радовалась: обманывал её ветер, и ель-сказочница ошибалась. Добрые у человека руки, умные…
Вот и конец этой лесной сказке. Тот маленький мальчик захотел назвать её сказкой про калиновую рукавичку.
Ну что ж: пускай себе рукавичка, пускай себе калиновая…
