Их было трое. И осиротели они на третий день после того, как родились на белый свет. Помню, пришла утром тётка Федора из сарая в избу и давай охать, ахать да горевать:

 — Такая овечка была, такая овечка! Молодая, а шерсть, словно шёлк. Уж лучше б ягнята пропали. От ягнят всё равно пользы не дождёшься, одни только заботы да расходы на них…

 А я сижу на печи — мне тогда лет девять было — да вдруг как заплачу! Вчера я бегала в сарай и видела ягнят. До того они были весёленькие, так подпрыгивали и наскакивали друг на дружку, так смешно тыкались мордочками в бока мамы-овечки… Всё молока искали… И все трое были совсем одинаковыми. Курчавые, блестящие, как жуки, у каждого белые носочки на ножках и белые пятнышки на лбу.

 И вот нет больше у них матери. А на дворе мороз, вьюга. Как же они теперь будут совсем одни?..

 — Что твои слезы помогут? — сердито сказала мне тётка Федора. Одевайся-ка побыстрей да пойдём в хлев. Придётся в хату взять…

 У меня стало легче на сердце. Если возьмём ягнят в хату, тогда они не замёрзнут. И голодными тоже не останутся. Кто-кто, а уж я в обиду их не дам!

 Накинув кожушок и всунув ноги в валенки, мы с тёткой поспешили в хлев. Не понимая, почему рядом нет их матери, маленькие сироты метались по загону и жалобно блеяли.

 — Проголодались, бедняжки, — сказала тётка и полезла в загон. Расстегни кожух и прикрой их, чтоб не замёрзли, пока донесёшь до хаты, приказала она мне.

 Тётка поймала сперва одного, потом второго — и мне под кожух. А третьего ягнёнка сама понесла. Бегом заторопились мы в дом. Ягнята брыкаются, бьют твёрдыми копытцами в грудь, в живот, орут на весь двор.

 — Не плачьте, глупенькие. Не плачьте. В хате вам хорошо будет, утешала я их, проваливаясь в снег. Снег попадал мне в валенки и обжигал ноги, как огнём. — Я вас буду кормить вкусненьким… И в обиду никому не дам…

 Принесли мы с тёткой ягнят в хату и пустили на пол. Гладкий пол, должно быть, показался им слишком скользким: они широко расставляли тоненькие ножки и несмело переступали на месте, не решаясь пройти вперёд. Но вскоре освоились и принялись совать свои любопытные носы всюду. Обнюхали веник, лавку, ножки стола. Обнюхали у нас с тёткой ноги и руки. А один, самый бойкий, вскочил на лавку, а потом вдруг — прыг на стол. Обнюхал полотенце, которым был накрыт хлеб.

 — Этот не пропадёт, сразу догадался, где что искать, — пошутила тётка. — Отрежь ему ломтик хлеба…

 Я отрезала. Но ягнёнок хлеба не захотел. Понюхал и лизнул корочку, а потом отвернулся. То же самое сделали и его братишки: понюхали хлеб, лизнули его розовыми язычками и отвернулись.

 — Маленькие ещё, — сказала со вздохом тётка, достала из шкафа кувшин и налила молока в мисочку. Пододвинула мисочку сперва к одному. Ягнёнок ткнулся мордочкой в молоко и смешно зафыркал. Не умели пить из мисочки и остальные. Они тоже забавно вертели мордочками и громко фыркали, расплёскивая молоко.

 — Будет теперь у нас с ними забот, — сердито вылила молоко в свиное корыто тётка. — Нужно покупать соску и поить их, как маленьких детей, из бутылочки.

 Снова она велела мне одеться и сбегать к Заброцким, попросить на время соску. У Заброцких был маленький ребёнок, значит, должна быть и запасная соска.

 Пока я бегала к соседям, тётка Федора нагрела в чугуне с горячей водой бутылку с молоком. Голодные ягнята заголосили в три глотки.

 Громче всех требовал еды тот, что побывал уже на столе.

 — Ну, теперь будем жить с музыкой, — дала соску с молоком самому крикливому и снова вздохнула тётка.

 Ягнёнок сперва никак не мог приспособиться, а потом вдруг вцепился в соску и давай сосать! Да так, что чуть ли не полбутылки молока высосал. Братья его тем временем оттоптали нам с тёткой все ноги. «Скорее и нам, скорее! — словно просили они. — Мы тоже голодные, мы тоже…»

 — Ого! Да им троим и коровы мало будет, — отдавая мне бутылку с соской, сказала тётка.

 Вторую бутылку ягнята опорожнили так же быстро, как и первую. Вдоволь наевшись, сразу же захотели спать. Улеглись на расстеленном кожухе, в углу за печкой, и вскоре заснули.

 Проснулись они так же внезапно, как и заснули. Проснулись и давай снова топать по избе и громко блеять.

 — Что же нам с ними делать? — спросил дядя у тётки Федоры.

 — Соски придётся покупать, — засмеялась она в ответ. — Вот что делать придётся на первых порах…

 И действительно, назавтра мой двоюродный брат Тима поехал за семь километров в местечко покупать ягнятам соски.

 Зима в тот год выдалась холодная. И братья-сиротки зимовали у нас в хате. Как-то само собою вышло, что все заботы о них перешли ко мне, самой младшей в большой тёткиной семье. Забот и вправду хватало, зато и радостей было много. Росли братцы быстро. Вскоре бутылок с молоком стало не хватать. Тогда я начала приучать их к хлебу и к сырой картошке. Нарежу ломтиками — и в рот, в рот каждому. Сначала ягнята на картошку и смотреть не хотели, а потом, как распробовали, что это такое, так уже и сами выпрашивали побольше без всякого стеснения.

 И вообще есть и играть им никогда не надоедало. Просыпались они ранёшенько: в деревне ещё ни в одной хате свет не зажигали. Проснутся да как пустятся вприпрыжку да вприскок по всему дому! На кровати взбираются, на лавки… Вспрыгнет который из них и давай по тебе копытцами притоптывать: ну разве улежишь под одеялом!

 Тётка, если они её первую разбудят, просит меня:

 — Поднимись ты да дай им чего-нибудь, этим чертенятам! Чтоб не носились по всей хате…

 И вот начинается кормёжка.

 — Подождите, не хватайте из рук! Дайте хоть присесть, а то с ног, чего доброго, собьёте!

 Картошка в корзинке. Хлеб на столе. Получайте, мучители! Ешьте, чертенята!..

 «Мучители» и «чертенята» наперебой хватают из моих рук хлеб и кусочки нарезанной картошки. Лижут шершавыми горячими языками руки, благодарят по-своему, по-ягнячьему… Ну, ладно, хватит, хватит! Не подлизывайтесь!.. Нате ещё по кусочку. Наедайтесь вволю. Может, какой-нибудь часок и тихо будет в доме. В школу вставать рано, и я сама ещё немножечко посплю…

 А спится поутру сладко. Особенно если среди ночи тебя поднимали с постели, а теперь ты снова укуталась в одеяло, пригрелась, свернувшись калачиком. Разоспишься так, что того и гляди — школу проспишь.

 Но — снова: топ-топ-топ! По полу. По твоей кровати. По твоим ногам. Кто-то лизнул тебя в щеку, в нос шершавым горячим языком.

 — Отцепитесь вы, надоедливые! Не дадут поспать…

 — Вставай, вставай! Хватит вылеживаться. Дети уже в школу бегут, будит меня тётка Федора.

 Значит, пора вставать.

 — Завтрак ещё тёплый. Да не забудь покормить ягнят, — завязывая платок, наказывает мне тётка и уходит на работу.

 А ягнята уже ждут, уже готовы. И пока не видно еды, они своими тупыми рожками сшибаются друг с дружкой. Озорники и меня то и дело задевают. Но у меня для них есть дядин ремень. И они отлично знакомы с ним.

 Зато дядю Николая они бьют, как им только вздумается. И наш дядя — он такой большой, что, входя в избу, наклоняется в дверях, — наш дядя, как маленький ребёнок, в таких случаях ищет обычно защиты у меня.

 — Отгони ты этих негодников, — просит он.

 И «негодники», завидев у меня в руках ремень с медной пряжкой, становятся тише воды, ниже травы. Но — ненадолго. Вскоре они снова поднимают такую возню, что хоть беги из дома. А ещё через минуту опять толкают меня мордочками: дай, мол, чего-нибудь… хотим есть…

 Я иду в сени и с корзинкой спускаюсь в погреб за картошкой. Когда возвращаюсь в хату… всё, что я написала в тетрадке, слизано чьим-то языком. На всю страницу — не разберёшь ни единой буквы — мокрое фиолетовое пятно!

 — Ну, сейчас я вам дам! Кто это сделал? Ты? — Гоняюсь я за самым маленьким барашком — он самый озорной. Конечно, это он! Этот задира с тупым носом и твёрдым, как яблоко, лбом, крутоголовый и крикливый, — он всюду залезет и всюду натворит дел! Ах, он ещё и рога на меня наставляет, грозится!..

 — Вот тебе! Вот вам всем! Теперь ждите, угощу я вас, как же!..

 Приходится вырывать страницу из тетрадки, переписывать заново весь урок. Я сажусь за стол.

 — Ах, вы опять тут! Бесстыжие!

 А «бесстыжие» смотрят мне в глаза, как будто ничего не произошло, и снова толкают под локти: «Хотим есть!..»

 — Ах, чтоб вы провалились! Последний раз вас кормлю — так и знайте… Вот тебе кусочек. Вот тебе… А это тебе, негодник! Запомни, в следующий раз я тебе этого не прощу…

 Так прошла зима.

 А едва потеплело на дворе, едва зазвенел в небе жаворонок, выпроводили мы своих ягнят из дома в сарайчик. Выпроводили — и пусто как-то сделалось.

 Дядя Николай сядет вечером чинить наши разбитые туфли, стукнет раз по деревянному гвоздику молотком, стукнет два-три раза, а потом помедлит и вдруг спросит:

 — Вы почему это молчите сегодня все?

 — Ягнят нету, вот и тихо, — ответит за всех тётка Федора.

 — А с ними и верно веселей было, — улыбнётся дядя Николай и опять молотком по деревянному гвоздику: тук-тук-тук…

 Жили мы возле самой школы. Поэтому я почти на каждой перемене бегала проведывать своих питомцев. Схвачу что-нибудь угостить ягнят, выпущу из хлева и бегаю с ними по двору. А к школе приблизимся, я важно голову подниму: дескать, у кого ещё есть такие верные друзья? Вот смотрите — я побегу, а они — за мной. И ягнята меня не подводят, тоже будто хвастаются перед школьниками: мол, вон какая у нас хозяйка! А то «пирамиду» сделаем. Два братца-барана станут рядышком, а третий — прыг на них и застынет вверху, задорно вскинув рогатую голову…

 Детям, конечно, забава. Соберутся вокруг, кричат, смеются, подбадривают моих артистов. Просят: сделай то, сделай это…

 — А дадите что-нибудь артистам?

 — Дадим! Дадим!

 И — кто яблоко, кто — морковку, кто — кусок вкусного пирога. А те, конечно, довольны.

 А потом все вместе — я и братья-артисты, конечно, впереди! направляемся в класс, и там начинается второе представление. За хвостик яблока или морковки привязывается длинная нитка. Яблоко или морковку кладут на парту.

 Братья-артисты видят это.

 И как же так — видеть лакомство и не съесть его?! Раз — и все трое уже на парте.

 Не спешите. Разве можно вот так сразу?

 Я дёргаю нитку, и яблоко перелетает на вторую парту, на третью. Ягнята — за ним! С парты на парту. С парты на парту. С одного ряда на другой. И вот яблоко попадает на стол учителя. Миг — и братья-артисты, все втроём, тоже на столе.

 Теперь лакомство принадлежит им. Ешьте, пожалуйста!

 Случалось, на такой спектакль неожиданно приходил учитель.

 Понимая, что это не очень годится — расхаживать по столу, — мои артисты моментально спрыгивали на пол и, пристыженные, брели за мной прочь… За двери…

 Так прошла весна. Наступило лето.

 Братья-артисты выросли и стали рогатыми баранами. Теперь они со стадом уходили в поле. И в стаде они держались озорниками и горделивцами. Мол, мы не такие, как все вы тут, бараны и овцы, мы особенные…

 А осенью я пошла в школу в другую деревню. И вечером, идя домой через выгон, я не обходила овец, а искала, где же мои питомцы. Но они уже не подбегали ко мне, как когда-то. Они уже не хотели меня узнавать, как прежде.

 И мне было очень грустно…