Это было давно, лет двадцать пять назад. У меня тогда был громадный медведь, ручной и очень добродушный. Чего только он у меня не проделывал! И танцевал, и ходил по бутылкам, и вино пил (на самом деле это было, конечно, молоко), и на тройке сибирских собак катался…

 Но однажды мне чуть-чуть не пришлось поплатиться жизнью из-за моего добродушного Мишки.

 За медведем ухаживал один из служащих, Гребешков. Но Гребешков плохо обращался с медведем и с другими моими животными. Я долго терпел, но наконец сказал:

 — Послушайте, я вас больше держать не могу. Берите расчёт и уходите подобру-поздорову. Из-за вас мои звери теряют доверие к человеку. Вы уничтожаете всю мою кропотливую работу!

 Он усмехнулся и, видно, подумал:

 «Ладно, как-нибудь обойдётся! Кто же без меня наденет на медведя цепь и выведет его на арену?»

 Но я не шутил. Я решил обойтись без этого служащего.

 По городу уже были расклеены афиши:

 

 

 

 

 

 Друзья говорили мне:

 — Отложите медвежий номер. Не надо рисковать: как бы не задурил ваш Мишка без служащего, к которому он привык.

 Я засмеялся:

 — Что вы толкуете! Мой Мишка — ведь это само добродушие. При чём тут служащий? Разве он не знает меня, мой Топтыгин?

 — А мы всё-таки не пойдём смотреть вас сегодня, — говорили они. — Что-то страшно.

 — Как хотите!

 Перед спектаклем я, как всегда, отправился проверить, на месте ли сторожа. Цирк стоял в саду. В тёмном углу, у входа в конюшню, я заметил человека. Он метнулся в сторону и быстро скрылся за деревьями.

 «Кажется, это Гребешков, — подумал я. — Впрочем, может быть, и не он».

 Потом я занялся гримом, переодеванием и забыл о Гребешкове.

 И вот я на арене. Показываю публике своих друзей. Дошла очередь до Мишки.

 Михаил Иванович, как всегда, выполнял всё, что я требовал: он скользил по столбу, ходил по бутылкам, танцевал под музыку вальс. Номер подходил к концу.

 Топтыгин должен был сесть в коляску, взять из моих рук бутылку с молоком, уехать на собаках на конюшню.

 Тройка сибирских собак подана. Я подвёл Мишку к экипажу. Он сел. Я забросил цепь ему на спину и подал бутылку.

 Вдруг Мишка нагнулся, открыл пасть и крепкими зубами вцепился в мою левую руку, немного ниже плеча.

 Публика в ужасе закричала. Медведь, не выпуская руки, обнял меня и подмял под себя.

 Служащие растерялись. Один из них бросился наверх, к музыкантам, и стал оттуда бросать медведю маленькие кусочки хлеба, будто птичке.

 Публика заметалась по цирку. Все старались пробраться к выходу. Со всех сторон раздавались крики:

 — Задавил!

 — Медведь!

 — Спасите!

 Усатый городовой забрался на галерею. Там, наверху, он храбро размахивал своей шашкой. Нарядные, важные дамы сидели верхом на барьерах лож; шляпки их съехали набок; дамы кричали и плакали…

 Медведь не отпускал меня. Один из артистов схватил на конюшне навозные вилы, ткнул ими сзади медведя. Впрочем, он тотчас же бросил вилы и убежал.

 Медведь заревел от боли, оставил меня и кинулся в публику.

 Моментально толпа очистила всю правую сторону цирка. Тогда медведь бросился влево.

 Тут я поднялся. На мне был костюм из плотного шёлка. Зубы медведя не очень повредили мне. Я закричал что было силы:

 — Успокойтесь! Займите места! Представление продолжается!

 Я бросился к медведю и ударил его ногой. Он встал на задние лапы и медленно пошёл на меня…

 Я пристально смотрел в его глаза. Я чувствовал: во чтобы то ни стало мне надо увести его с арены. Я пятился. Медведь шёл на меня. Я властно кричал:

 — Алле! Алле!

 Мой голос повлиял на медведя. Нам надо было с ним пройти через всю арену. Медведь явно выражал желание оставить меня и броситься туда, где слышались женские голоса и визг детей. Он особенным образом рычал, глотал слюну и косил тёмными глазами. Но я кричал:

 — Алле! Алле!

 Медленно-медленно я пятился к конюшне, медведь на задних лапах шёл за мной.

 Наконец мы в конюшне. Под ногами — покрытые сеном доски; где-то рядом тревожно стучат лошадиные копыта. Я кричу ещё раз:

 — Алле! На место!

 И медведь, поджав уши, опускается на все четыре лапы и уходит в свою клетку.

 Одним прыжком я подскакиваю к клетке и закрываю её. Тут силы покидают меня. Голова кружится. Я почти теряю сознание. Потом я прихожу в себя и только тогда начинаю чувствовать сильную боль в руке.

 Почему же вдруг добродушный Мишка кинулся на меня?

 Я нашёл около медвежьей клетки пузырёк. В нем были остатки чего-то красного. Я посмотрел: оказалось — кровь.

 Так вот в чём дело! Гребешков решил отомстить мне за то, что я уволил его. Он достал живого голубя, зарезал его и голубиной кровью за час до выступления напоил медведя. Кровь сильно действует на зверей. Когда я дал медведю бутылку с молоком, он, наверно, вспомнил про кровь, и ему захотелось ещё. Он и кинулся на меня.

 Потом мы с ним опять подружились. Он больше никогда не кидался на меня.