На переменке подбежала ко мне наша октябрятская вожатая Люся и говорит:

 — Дениска, а ты сможешь выступить в концерте? Мы решили организовать двух малышей, чтобы они были сатирики. Хочешь?

 Я говорю:

 — Я все хочу! Только ты объясни: что такое сатирики.

 Люся говорит:

 — Видишь ли, у нас есть разные неполадки… Ну, например, двоечники или лентяи, их надо прохватить. Понял? Надо про них выступить, чтобы все смеялись, это на них подействует отрезвляюще.

 Я говорю:

 — Они не пьяные, они просто лентяи.

 — Это так говорится: «отрезвляюще», — засмеялась Люся. — А на самом деле просто эти ребята призадумаются, им станет неловко, и они исправятся. Понял? Ну, в общем, не тяни: хочешь — соглашайся, не хочешь — отказывайся!

 Я сказал:

 — Ладно уж, давай!

 Тогда Люся спросила:

 — А у тебя есть партнер?

 — Нету.

 Люся удивилась:

 — Как же ты без товарища живешь?

 — Товарищ у меня есть, Мишка. А партнера нету.

 Люся снова улыбнулась:

 — Это почти одно и то же. А он музыкальный, Мишка твой?

 — Нет, обыкновенный.

 — Петь умеет?

 — Очень тихо. Но я научу его петь громче, не беспокойся.

 Тут Люся обрадовалась:

 — После уроков притащи его в малый зал, там будет репетиция!

 И я со всех ног пустился искать Мишку. Он стоял в буфете и ел сардельку.

 — Мишка, хочешь быть сатириком?

 А он сказал:

 — Погоди, дай поесть.

 Я стоял и смотрел, как он ест. Сам маленький, а сарделька толще его шеи. Он держал эту сардельку руками и ел прямо целой, не разрезая, и шкурка трещала и лопалась, когда он ее кусал, и оттуда брызгал горячий пахучий сок.

 И я не выдержал и сказал тете Кате:

 — Дайте мне, пожалуйста, тоже сардельку, поскорее!

 И тетя Катя сразу протянула мне мисочку. И я очень торопился, чтобы Мишка без меня не успел съесть свою сардельку: мне одному не было бы так вкусно. И вот я тоже взял свою сардельку руками и тоже, не чистя, стал грызть ее, и из нее брызгал горячий пахучий сок. И мы с Мишкой так грызли на пару, и обжигались, и смотрели друг на дружку, и улыбались.

 А потом я ему рассказал, что мы будем сатирики, и он согласился, и мы еле досидели до конца уроков, а потом побежали в малый зал на репетицию.

 Там уже сидела наша вожатая Люся, и с ней был один парнишка, приблизительно из четвертого, очень некрасивый, с маленькими ушами и большущими глазами.

 Люся сказала:

 — Вот и они! Познакомьтесь, это наш школьный поэт Андрей Шестаков.

 Мы сказали:

 — ЗдОрово!

 И отвернулись, чтобы он не задавался.

 А поэт сказал Люсе:

 — Это что, исполнители, что ли?

 — Да.

 Он сказал:

 — Неужели ничего не было покрупней?

 Люся сказала:

 — Как раз то, что требуется!

 Но тут пришел наш учитель пения Борис Сергеевич. Он сразу подошел к роялю:

 — Нуте-с, начинаем! Где стихи?

 Андрюшка вынул из кармана какой-то листок и сказал:

 — Вот. Я взял размер и припев у Маршака, из сказки об ослике, дедушке и внуке: «Где это видано, где это слыхано…»

 Борис Сергеевич кивнул:

 — Читай вслух!

 Андрюшка стал читать:

 

  Папа у Васи силен в математике,

  Учится папа за Васю весь год.

  Где это видано, где это слыхано, -

  Папа решает, а Вася сдает?!

 

 Мы с Мишкой так и прыснули. Конечно, ребята довольно часто просят родителей решить за них задачу, а потом показывают учительнице, как будто это они такие герои. А у доски ни бум-бум — двойка! Дело известное. Ай да Андрюшка, здОрово прохватил!

 А Андрюшка читает дальше, так тихо и серьезно:

 

  Мелом расчерчен асфальт на квадратики,

  Манечка с Танечкой прыгают тут.

  Где это видано, где это слыхано, -

  В «классы» играют, а в класс не идут?!

 

 Опять здОрово. Нам очень понравилось! Этот Андрюшка просто настоящий молодец, вроде Пушкина!

 Борис Сергеевич сказал:

 — Ничего, неплохо! А музыка будет самая простая, вот что-нибудь в этом роде. — И он взял Андрюшкины стихи и, тихонько наигрывая, пропел их все подряд.

 Получилось очень ловко, мы даже захлопали в ладоши.

 А Борис Сергеевич сказал:

 — Нуте-с, кто же наши исполнители?

 А Люся показала на нас с Мишкой:

 — Вот!

 — Ну что ж, — сказал Борис Сергеевич, — у Миши хороший слух… Правда, Дениска поет не очень-то верно.

 Я сказал:

 — Зато громко.

 И мы начали повторять эти стихи под музыку и повторили их, наверно, раз пятьдесят или тысячу, и я очень громко орал, и все меня успокаивали и делали замечания:

 — Ты не волнуйся! Ты тише! Спокойней! Не надо так громко!

 Особенно горячился Андрюшка. Он меня совсем затормошил. Но я пел только громко, я не хотел петь потише, потому что настоящее пение — это именно когда громко!

 …И вот однажды, когда я пришел в школу, я увидел в раздевалке объявление:

 

  ВНИМАНИЕ!

  Сегодня на большой перемене

  в малом зале состоится выступление

  летучего патруля

  «Пионерского Сатирикона»!

  Исполняет дуэт малышей!

  На злобу дня!

  Приходите все!

 

 И во мне сразу что-то екнуло. Я побежал в класс. Там сидел Мишка и смотрел в окно.

 Я сказал:

 — Ну, сегодня выступаем!

 А Мишка вдруг промямлил:

 — Неохота мне выступать…

 Я прямо оторопел. Как — неохота? Вот так раз! Ведь мы же репетировали? А как же Люся и Борис Сергеевич? Андрюшка? А все ребята, ведь они читали афишу и прибегут как один? Я сказал:

 — Ты что, с ума сошел, что ли? Людей подводить?

 А Мишка так жалобно:

 — У меня, кажется, живот болит.

 Я говорю:

 — Это со страху. У меня тоже болит, но я ведь не отказываюсь!

 Но Мишка все равно был какой-то задумчивый. На большой перемене все ребята кинулись в малый зал, а мы с Мишкой еле плелись позади, потому что у меня тоже совершенно пропало настроение выступать. Но в это время нам навстречу выбежала Люся, она крепко схватила нас за руки и поволокла за собой, но у меня ноги были мягкие, как у куклы, и заплетались. Это я, наверно, от Мишки заразился.

 В зале было огорожено место около рояля, а вокруг столпились ребята из всех классов, и няни, и учительницы.

 Мы с Мишкой встали около рояля.

 Борис Сергеевич был уже на месте, и Люся объявила дикторским голосом:

 — Начинаем выступление «Пионерского Сатирикона» на злободневные темы. Текст Андрея Шестакова, исполняют всемирно известные сатирики Миша и Денис! Попросим!

 И мы с Мишкой вышли немножко вперед. Мишка был белый как стена. А я ничего, только во рту было сухо и шершаво, как будто там лежал наждак.

 Борис Сергеевич заиграл. Начинать нужно было Мишке, потому что он пел первые две строчки, а я должен был петь вторые две строчки. Вот Борис Сергеевич заиграл, а Мишка выкинул в сторону левую руку, как его научила Люся, и хотел было запеть, но опоздал, и, пока он собирался, наступила уже моя очередь, так выходило по музыке. Но я не стал петь, раз Мишка опоздал. С какой стати!

 Мишка тогда опустил руку на место. А Борис Сергеевич громко и раздельно начал снова.

 Он ударил, как и следовало, по клавишам три раза, а на четвертый Мишка опять откинул левую руку и наконец запел:

 

  Папа у Васи силен в математике,

  Учится папа за Васю весь год.

 

 Я сразу подхватил и прокричал:

 

  Где это видано, где это слыхано, -

  Папа решает, а Вася сдает?!

 

 Все, кто был в зале, рассмеялись, и у меня от этого стало легче на душе. А Борис Сергеевич поехал дальше. Он снова три раза ударил по клавишам, а на четвертый Мишка аккуратно выкинул левую руку в сторону и ни с того ни с сего запел сначала:

 

  Папа у Васи силен в математике,

  Учится папа за Васю весь год.

 

 Я сразу понял, что он сбился! Но раз такое дело, я решил допеть до конца, а там видно будет. Взял и допел:

 

  Где это видано, где это слыхано, -

  Папа решает, а Вася сдает?!

 

 Слава богу, в зале было тихо — все, видно, тоже поняли, что Мишка сбился, и подумали: «Ну что ж, бывает, пусть дальше поет».

 А музыка в это время бежала все дальше и дальше. Но Мишка был какой-то зеленоватый.

 И когда музыка дошла до места, он снова вымахнул левую руку и, как пластинка, которую «заело», завел в третий раз:

 

  Папа у Васи силен в математике,

  Учится папа за Васю весь год…

 

 Мне ужасно захотелось стукнуть его по затылку чем-нибудь тяжелым, и я заорал со страшной злостью:

 

  Где это видано, где это слыхано, -

  Папа решает, а Вася сдает?!

 

 Мишка, ты, видно, совсем рехнулся! Ты что в третий раз одно и то же затягиваешь? Давай про девчонок!

 А Мишка так нахально:

 — Без тебя знаю! — И вежливо говорит Борису Сергеевичу: — Пожалуйста, Борис Сергеевич, дальше!

 Борис Сергеевич заиграл, а Мишка вдруг осмелел, опять выставил свою левую руку и на четвертом ударе заголосил как ни в чем не бывало:

 

  Папа у Васи силен в математике,

  Учится папа за Васю весь год…

 

 Тут все в зале прямо завизжали от смеха, и я увидел в толпе, какое несчастное лицо у Андрюшки, и еще увидел, что Люся, вся красная и растрепанная, пробивается к нам сквозь толпу. А Мишка стоит с открытым ртом, как будто сам на себя удивляется. Ну, а я, пока суд да дело, докрикиваю:

 

  Где это видано, где это слыхано, -

  Папа решает, а Вася сдает?!

 

 Тут уж началось что-то ужасное. Все хохотали как зарезанные, а Мишка из зеленого стал фиолетовым. Наша Люся схватила его за руку и утащила к себе. Она кричала:

 — Дениска, пой один! Не подводи!.. Музыка! И!..

 А я стоял у рояля и решил не подвести. Я почувствовал, что мне стало все равно, и, когда дошла музыка, я почему-то вдруг тоже выкинул в сторону левую руку и совершенно неожиданно завопил:

 

  Папа у Васи силен в математике,

  Учится папа за Васю весь год…

 

 Я даже плохо помню, что было дальше. Было похоже на землетрясение. И я думал, что вот сейчас провалюсь совсем под землю, а вокруг все просто падали от смеха — и няни, и учителя, все, все…

 Я даже удивляюсь, что я не умер от этой проклятой песни.

 Я наверно бы умер, если бы в это время не зазвонил звонок…

 Не буду я больше сатириком!