Однажды решил Ерэнсяс мир повидать и себя показать. В пути встретился ему один бай.

  — Кто ты и куда держишь путь? — спрашивает бак. — Кто ты и куда держишь путь? — спрашивает бак.

Я — Ерэнсяс. Решил вот мир повидать и себя показать, — отвечает Ерэнсяс. — А сам ты кто и куда направляешься?

Я-бай из такого-то города, — отвечает бай, Еду в далекое путешествие. Ты назвался Ерэнсясом.

Не тот ли ты Ерэнсяс, что всякого, кто с ним поспорит, будто бы оставляет в дураках?

Тот самый.

Ага! Хотел бы я посмотреть, как ты, голодранец, оставишь в дураках меня! Сам я сообразительный, а жена у меня благочестивая. Не будь я баем, который носит вот эту шапку и ездит на этом аргамаке, коли проиграю тебе! — говорит бай.

Не спеши, бай, не спеши! — отвечает Ерэнсяс. – Каждому делу — свой срок. Сейчас ты путешествуешь.

Будем живы-здоровы, так еще встретимся. Тогда и посмотрим, кто сообразительней. А пока мы оба — путники. Грешно задерживать путника в дороге, путнику надлежит продолжать свой путь.

Сказав так, Ерэнсяс повернул в одну сторону, бай — в другую.

Ехал Ерэнсяс, ехал, расспрашивал встречных, и доехал до города, названного баем. Решив: «По хозяину и дом», — высмотрел богатый с виду дом, попросился на постой.

— Мужа дома нет, уехал путешествовать, ладно, по¬живи до его возвращения, — сказала хозяйка.

Выходило по всему, что это — дом того самого бая. Были у хозяйки дочь и сын, очень похожие на него.

Живет, значит, Ерэнсяс у байбиси. Погуляет по городу, хозяйкиных угощений отведает, опять погуляет и опять — за стол. Был он лицом довольно-таки красивый, а в городе, когда приоделся, и вовсе похорошел. Байбися возьми да и прилепись к нему! Стали они вскоре жить, как муж с женой.

А срок возвращения бая все ближе и ближе. Ерэнсяс говорит байбисе:

Когда муж твой приедет, скажешь, что я — сапожник.

Ладно, — отвечает та.

И вот Ерэнсяс, человек, сроду не державший сапожного молотка, приготовил кожу, дратву, шило, гвозди, переоделся в одежду поплоше и принялся в хозяйственной половине — тук да тук — тачать сапоги.

Приехал бай. Жена прикинулась обрадованной, вокруг него вьется.

Без тебя, — говорит, — я сапожника наняла. И сапоги нужны, и ката нужны. Чем к городским сапожникам ходить, лицо чужим мужчинам показывать, пусть, думаю, у нас дома тачает. Что ты на это скажешь?

Очень хорошо сделала, — отвечает бай, — пускай у нас тачает.

А Ерэнсяс, прислушиваясь к их разговору, думает: «Ага, сел, бай-агай, в лодку без дна? Что, интересно, ты скажешь, когда я сдеру с тебя втридорога за никудышные сапоги?»

Недельку спустя принес Ерэнсяс баю кое-как сшитые сапоги и, отчаянно поторговавшись, содрал с него втридорога. Потом скинул с себя одежду сапожника, превратился в нарядного егета и говорит:

Теперь, бай-агай, снимай шапку, выводи аргамака.

Ну, а звание бая пусть уж за тобой останется.

Тут вспомнил бай встречу в пути и все понял. Начало его бросать то в жар, то в холод, на лбу пот выступил, руки затряслись. Но делать нечего, пришлось и — шапку отдать, и аргамака.

Вот так Ерэнсэс выставлял баев на посмешище. За острое слово и хитрый ум стали называть его Ерэнсэс-сэсэном, а позже чуть короче — Ерэнсэ-сэсэном.